Вертолеты над Чернобылем
Бывший начальник штаба ВВС Киевского военного округа рассказывает без прикрас о ликвидации последствий катастрофы
С 26 апреля по 5 мая 1986 года начальник штаба ВВС Киевского военного округа генерал-майор авиации Николай Антошкин непосредственно руководил действиями сводной авиационной группы, приданными и обеспечивающими частями по закрытию с воздуха аварийного реактора Чернобыльской атомной электростанции. Организовал сброс в него более 5 тыс. тонн различных материалов, лично по нескольку раз в день поднимался в воздух. За мужество и самоотверженный труд при ликвидации аварии на ЧАЭС и устранение ее был удостоен звания Героя Советского Союза.

Николай Тимофеевич вспоминает:

– Двадцать лет назад 26 апреля 1986 года была суббота. По указанию своего командующего я, как его заместитель, в те выходные дни находился дома в дежурном режиме на телефоне. Рано утром мне доложили с командного пункта, что местные власти просят вертолет в район Чернобыля, у них там что-то произошло. Подобные просьбы об использовании военных вертолетов в случаях острой необходимости поступали к нам и раньше. На первый взгляд, это могло показаться очередной заявкой для решения каких-то неотложных задач. Но уже тогда у меня появилось тревожное предчувствие. Мы подняли с Борисполя обычный Ми-8 с экипажем капитана Володина. До Чернобыля примерно 120 км пути, около получаса лета. Так состоялся самый первый вылет в район аварии на ЧАЭС.

ЗАРЕВО НАД РЕАКТОРОМ

Около обеденного времени меня вызвали в штаб округа. Я приехал быстро. Встретил меня взволнованный генерал Анатолий Дмитриевич Фомин, на тот момент исполнявший обязанности командующего войсками Киевского военного округа. Он сказал, что на атомной электростанции случилась беда, возможно, потребуется наша авиация. Надо срочно выехать туда и на месте во всем разобраться. В принципе какой-то особой задачи мне не ставилось. Было только сказано, что туда же вылетает правительственная комиссия и более конкретные указания я получу уже в Чернобыле. В штаб округа прибыл и мой командующий генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Крюков. Его мнение было таким же: «Николай Тимофеевич, кроме тебя из моих заместителей послать некого (в тот день их не было в Киеве). Времени мало, выезжай срочно. А через денек-два тебя там заменим». Тут же договорились, что со мной вместе поедет как специалист начальник химслужбы подполковник Кушнин.

Мы с Крюковым посовещались и выработали предварительное решение: перебросим вертолетный полк из Александрии в Чернигов. Аэродром Черниговского летного училища был ближайшим аэродромом к Чернобылю. Задачу на срочное перебазирование поставили заместителю командующего по армейской авиации полковнику Нестерову и командиру вертолетного полка полковнику Серебрякову.

Я ненадолго заехал домой собраться. Взял минимум личных вещей и на всякий случай свой химкомплект. Ведь обстановка была совершенно не ясная. Договорился по телефону с Кушниным, где заберу его на машине. Сейчас, вспоминая наши сборы в дорогу, сожалею, что не взяли тогда с собой радиостанцию. Не мог я предполагать, что уже следующим утром она будет мне так необходима.

В Чернобыль мы прибыли вечером перед заходом солнца. Но в городском комитете партии никого не застали. Как мне сказал дежурный милиционер, все начальство уже находится в Припяти (в 14 км отсюда). Помчались дальше. Солнце начало садиться. Смотрим, а впереди зарево красное и на его фоне – огромнейший конус дыма уходит от земли высоко в небо. Честно скажу, от такого зрелища – мурашки по коже. Позже мы узнали, что пожарные потушили огонь лишь вокруг реактора, а внутри у него еще горело около 2,5 тыс. тонн графита и других веществ.

На подъезде к Припяти начхим включил прибор ДП-5. Въезжаем в город, а стрелочка в приборе колеблется – значит, радиационный фон уже повышенный. На южной окраине у стадиона стрелка прибора заерзала все сильней и сильней. Наконец, мы с моим спутником добрались до места назначения. Там уже были генерал Пикалов, начальник химических войск Вооруженных сил СССР, и генерал Иванов, первый заместитель начальника гражданской обороны страны. Я, как и положено, им представился. Они направили меня к руководителю правительственной комиссии – заместителю председателя Совета министров СССР Щербине. Его распоряжение было коротким: «Ваши вертолеты нам нужны здесь прямо сейчас». Я доложил, что ночью вертолетная авиация над объектами работать не сможет. Но уже к утру целый полк будет сидеть в Чернигове, и несколько их машин прилетят сюда.

В ту ночь по маршруту перелета из Александрии в Чернигов метеоусловия были хуже некуда: гроза, низкая облачность. Но вертолетчики смогли выполнить задачу по перебазированию. Как они долетели, до сих пор удивляюсь. Причем перелетела вся техника: и Ми-6, и Ми-8. Летчики молодцы, настоящие профессионалы своего дела. Они ведь недавно из Афганистана вернулись. А тут их сразу же в Чернобыль бросили.

Среди ночи я с большим трудом смог дозвониться в полк, чтобы прислали сюда первые вертолеты к раннему утру. Средств радиосвязи у меня никаких не было, и найти их здесь тоже было негде. Поэтому по телефону объяснил, что встречать экипажи буду у клумбы возле пристани. Ориентир заметный. Предупредил только: как летчики увидят, что я машу своей фуражкой генеральской, пусть садятся. Посадочную площадку выбрал для них свободную, проверил, чтобы не было вблизи проводов и опасных препятствий. Был уверен, ребята прилетят опытные – с такой задачей справятся. Соответственно, дал приказание обязательно привезти с собой руководителя полетов и комплект радиостанций.

ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧИ РЕНТГЕН

27-го утром, только солнце взошло, появились над Припятью два Ми-8. Их вели Нестеров и Серебряков. Прилетевшие вертолеты нужны были для обеспечения деятельности правительственной комиссии. Они тут же стали поднимать группу за группой специалистов в воздух. Только оттуда можно было посмотреть, что случилось с реактором, что творится вокруг него.

По рекомендации ученых правительственная комиссия приняла решение наглухо закрыть реактор сверху защитным слоем песка. Но подступиться к аварийному блоку, кроме как с воздуха, было неоткуда. Поэтому мне сразу поставили задачу, как можно быстрее начинать с вертолетов сбрасывать песок в горящий кратер. Но пока шла эвакуация, работать авиации запретили. Боялись, чтобы не случилось в это время чего-нибудь непредвиденного. Вдруг начнем кидать песок, но пойдут новые выбросы, и вся эта «гадость» посыплется на людей.

Тем не менее мы уже вовсю готовились к первым вылетам. Шла отработка методики сброса мешков, наполненных песком и глиной. Этот сыпучий материал брали прямо на берегу у пристани рядом с тем местом, где садились вертолеты.

Самые первые броски выполнили с Ми-8. Чтобы попасть в цель, вертолет в полете почти зависал над кратером. Борттехник, привязанный в грузовой кабине тросом, подтаскивал мешок к двери и кидал его в горящее жерло. Шесть-семь мешков кинет, весь «в мыле», жарко. На высоте сброса в 200 м температура 120–180 градусов. Радиация такая, что ДП-5 там просто зашкаливал. Мы тогда располагали только приборами, которые могли измерять уровни до 500 рентген. Теоретически рассчитывали, что на высоте прохода радиационное облучение в пределах 1000 рентген, а на самом деле оно было в 3–3,5 раза больше. В эпицентре вообще эти уровни достигали 10–12 тыс. рентген. После таких вылетов у борттехников наступали приступы рвоты. Сказывалась невыносимая жара и физическое перенапряжение. Это был адский труд. Чтобы хоть как-то его облегчить, стали укладывать мешки в вертолете на доски. Поднимая конец доски как рычаг, борттехник мог сбрасывать сразу по 2–3 мешка. Также попробовали подвешивать мешки на прутьях на внешней подвеске. Но это оказалось канительное дело, да и производительность получалась очень низкая.

В первый день наши вертолетчики сбросили, по-моему, 56 тонн. Казалось, довольно не плохой результат, если учесть, что «восьмерка» внутрь кабины берет определенное количество мешков, а вся механизация процесса – только человеческие руки и плечи. Когда вечером я доложил комиссии итоги выполненной работы за день, то не ожидал увидеть такое неудовольствие. Оказывается, для аварийного блока все сброшенные нами тонны – лишь капля в море. По расчетам ученых нужно сбросить в общем 5–6 тыс. тонн. А это величина уже совершенно другого порядка.

Вот тут и встала передо мной, казалось, неразрешимая проблема. Я учитывал, что у меня каждый человек в экипаже всего за один пролет на сброс нахватывает облучения 5–6 рентген. Значит, при таком раскладе я угроблю всю армейскую авиацию и не выполню поставленную задачу. Начал лихорадочно думать, что же такое надо предпринять? Как существенно увеличить эффективность? Может, запустить в работу Ми-6, ведь у него грузоподъемность больше? Но как ей воспользоваться для такой нестандартной задачи?

НАШ ЧЕЛОВЕК НА ВЫДУМКУ ГОРАЗД

Приходилось экспериментировать на месте. Сделали попытку подцепить на внешнюю подвеску саморазгружающиеся вагонетки или самосвальные кузова. Снова толком ничего не выходит, не получается. И вдруг у меня в памяти всплыли портальные краны. Вспомнил, когда летал под Одессой, там видел, как в порту стрела подъемного крана опускает в трюмы громадные сетки, нагруженные мешками. Срочно посылаю запрос в Киев: «Сети есть?» Ответ приходит отрицательный. Понятно, сетей нет. Напряженно думаю, что же еще им подобное можно использовать. Осенило! Тормозные парашюты. Запросил: «Сколько у нас имеется тормозных парашютов?» Ответили: 160–180. Привезти срочно! Так как купол тормозного парашюта имеет крестообразную форму, пришлось вручную сшивать края этих крестовин. Наши техники-кудесники сделали все как надо.

Погрузили в парашют тонны полторы мешков и подцепили его на внешнюю подвеску к вертолету. Для пробы подергали, выдерживает нормально. И сразу наша работа пошла намного продуктивней. Но парашюты быстро закончились. Тогда по моей просьбе вышестоящее командование обратилось за помощью в Воздушно-десантные войска. И очень скоро в большом количестве парашюты ВДВ начали привозить на военно-транспортных самолетах в Чернигов. Представьте себе: 14 тыс. парашютов доставили. Из них мы более 10 тыс. сбросили в реактор.

Однако с появлением парашютов, хотя и возросла производительность, проблема максимальной загрузки вертолетов до конца не была решена. Мы никак не могли полностью использовать грузоподъемность наших винтокрылых машин. Поясню. Парашюты закреплялись под вертолетом на специальном узле внешней подвески. Так вот, стандартная конструкция этих узлов ограничивала количество одновременно подвешиваемых парашютов. Подцепим один-два – и все. Получается, поднимаем груз весом до трех тонн, хотя на Ми-8мт можно подвесить до 5 тонн. А такие наши «тяжеловесы», как Ми-6 и Ми-26, могут взять гораздо больше. Это несоответствие нас абсолютно не удовлетворяло. Нужно было придумать что-нибудь оригинальное.

Тогда я предложил доработать конструкцию узла подвески. Сделать из прочного металла новую удлиненную вертикальную балку, к которой приварить большое кольцо. Это позволит зацепить на нем одновременно несколько парашютов. Как только мы смогли опробовать это новаторское решение, сразу убедились в правильности нашего замысла. К тому же и операцию зацепления парашютов стало проводить намного удобнее. В срочном порядке наладили промышленное производство этих несложных конструкций на заводах в Киеве, Чернигове и Чернобыле. Кстати, эти наши приспособления теперь в качестве экспонатов можно увидеть в музее ВВС в Монино.

В результате увеличения количества одновременно поднимаемых парашютов на внешней подвеске мы стали эффективней использовать грузоподъемность вертолетов. На Ми-6 грузили 6–8 тонн, а на Ми-26 – до 12–15 тонн. Итоговые показатели сброса песка росли час от часа, день ото дня.

Однако активное наращивание слоя песка вызвало непредвиденный рост температуры на аварийном реакторе. Ученые забеспокоились: что делать? Ситуация опять критическая. Приказали прекратить сбрасывать песок, кидать только свинец. Нужна свинцовая атака на реактор. Сказать было легко, а вот сделать реально оказалось не так просто. У нас появились проблемы, когда стали по отлаженной схеме возить свинцовые грузы. Это были разные болванки, толстые и тонкие пластины, даже мешочки с дробью. Но большую часть составляли именно свинцовые бруски весом килограммов по 40–50. Их острые края и заусенцы при транспортировке в парашютах прорывали купольную ткань, она не выдерживала, и все болванки сразу высыпались. Эти обрывы груза были опасны и для людей, работающих на земле.

В общем, проблема с транспортировкой свинца требовала кардинально нового решения. И тут меня на мысль натолкнул один рабочий из погрузочной бригады. Он только слово проронил: «Товарищ генерал, а сколько у вас одна стропа выдерживает?» Мне сразу все понятно стало. Умница, я его чуть не расцеловал. Только жаль, что в спешке не записал его фамилию. Даю команду: «Отрезайте купола от строп». А ему говорю: «Покажи, как привязывать надо». Он взял и быстро двумя удавками привязал болванку. В результате получилось, что на каждой из 28 парашютных строп имеем 50-килограммовый свинцовый груз. Это в сумме 1400 кг, как раз то, что надо. Тут же подцепили на вертолет, потрясли. Выдерживает нормально. Вот так приходилось, как говорится, прямо на ходу придумывать, просчитывать, делать и тут же испытывать. Начали работать по новому методу. Несколько таких «гроздей» подцепим – это уже несколько тонн. Например, на Ми-8мт подвешивали по три штуки. Выходило приблизительно 4,5 тонны, как раз для него оптимальный вес. А на Ми-26 сколько нацепим, столько он и тащит. Отмечу, что эти машины, способные брать до 20 тонн на внешней подвеске, в нашей работе очень хорошо себя зарекомендовали. Когда мы проблему с подъемом свинца решили, то за один день смогли сбросить в реактор полторы тысячи тонн. Это и была настоящая свинцовая атака.

К концу дня 30 апреля горящее пятно в реакторе уже не светилось, и об этом я доложил председателю комиссии. Но утром первого мая, когда прилетели к аварийному блоку, снова увидели там пятно. Пришлось продолжать наращивание защитного слоя. И вот к 11 часам мы достигли окончательного результата, пятно закрыли полностью.

ВЫЛЕТЫ НА «БОМБАРДИРОВКУ»

Как уже сказал, первым начал работать над местом аварии вертолетный полк на Ми-8 и Ми-6, который оперативно базировался в Чернигове (перелетел туда из Александрии). Потом в наш район стали подтягивать силы из других авиационных объединений. Например, из Закавказья перебросили Ми-26, из Прикарпатья пришла эскадрилья Ми-24РХР, из Белоруссии прилетели вертолеты Ми-8, а потом и Ми-26.

В составе группировки вначале было почти 80 машин. Они базировались на оперативных аэродромах Чернигов, Гончаровское, Овруч. На полевом аэродроме в Малейках организовали дезактивацию авиатехники. Насколько мне известно, сейчас там осталось кладбище вертолетов и двигателей. Бориспольскую вертолетную эскадрилью я использовал только для доставки пассажиров и грузов из Киева и Жулян. Для аэрофотосъемки задействовали также специальные самолеты Ан-30.

Каждое утро вертолеты перелетали с оперативных аэродромов на три площадки, расположенные вблизи АЭС. На каждой находились машины только одинакового типа. Это было обусловлено технологией их загрузки, а также методикой выполнения полетов по наиболее эффективным схемам заходов. В самом начале вертолетные площадки находились на удалении от реактора 500–800 м. В связи с тем, что на земле радиационный фон все время увеличивался, площадки приходилось отодвигать все дальше и дальше. Так мы постепенно ушли на 14–18 км. Когда наладили схему маршрутов так, что экипажи выходили на цель непрерывным потоком, лишнее количество авиатехники я убрал из группировки. Вместо 80 осталось примерно 30 вертолетов.

Работа шла слаженно. На каждой площадке имелся свой руководитель полетов и бригадир с радиостанцией, который распоряжался группами рабочих. Заготовка и подвоз грузов в основном осуществлялись заблаговременно в ночное время. Авиация на ночь на площадках не оставалась. По окончанию рабочего дня вертолеты перелетали для дезактивации на аэродром Малейки, а оттуда на свои оперативные аэродромы.

Управление вертолетами, когда они выполняли заход для сброса грузов, с земли осуществлял авианаводчик. Им был полковник Любомир Мимка, кстати, мой бывший однокашник по училищу. Находился он на гостинице «Припять» на удалении от реактора примерно километра в полтора. Мы его обеспечили мощной радиостанцией и артиллерийской буссолью. Без авианаводчика экипажу с высоты 200 м практически невозможно точно попасть в цель грузом, отцепляемым с внешней подвески. Ведь вертолеты не оборудуются какими-либо прицелами, чтобы метко «бомбить» мешками, висящими под фюзеляжем в «авоське». Лететь же ниже 200 м или зависать над реактором было практически невозможно по условиям безопасности. Над АЭС возвышалась 140-метровая вентиляционная труба. К тому же в горизонтальном полете машина над эпицентром просто проваливалась вниз на 20–30 м. Причина в том, что из-за высокой температуры воздуха в этом месте резко падала сила тяги несущего винта, то есть подъемная сила вертолета.

Исходя из всех этих обстоятельств, порядок действий экипажа и наводчика выглядел следующим образом. Летчик при заходе на цель выдерживает машину точно по направлению, то есть летит строго по линии боевого пути. Авианаводчик, наблюдая за вертолетом, ведет его по дальности до определенного рубежа. Когда вертолет походит к рубежу, дает по радиосвязи предварительную команду приготовиться, а как только его пересекает – команду «Сброс». Груз отцепляется и падает в цель. Каждый день в зависимости от ветра рассчитывалось положение рубежа сброса. Утром экипаж-разведчик делал пробный бросок, а авианаводчик по ориентирам фиксировал дальность. Когда 30 апреля мы все ушли из Припяти, наш авианаводчик остался на своем боевом посту и в последующие дни продолжал по-прежнему наводить вертолеты. Вот пример высокого осознания своего воинского долга и отваги.

Конечно, особенно много получили радиационного облучения те, кто работал на ЧАЭС сразу после аварии. Военные вертолетчики проявили в той обстановке подлинное мужество и самопожертвование. Так, командир эскадрильи подполковник Яковлев за один день сделал 33 прохода над кратером. Полковник Нестеров с самого начала ликвидации последствий катастрофы постоянно был, как говорится, на самой передовой. Учитывая это, я категорически запретил ему появляться над реактором. Но спустя совсем короткий срок опять слышу его голос в эфире. У меня на портативной радиостанции все время прослушивался радиообмен. Никогда не допускал грубого обращения с подчиненными, а тем более не приемлю матерные слова и выражения. Однако, признаюсь, на Нестерова тогда сорвался. Ведь моя прямая обязанность и забота как командира была уберечь людей от излишних доз облучения.

Помимо проводимой дезактивации техники я приказал везде на аэродромах топить бани и сауны. Была организована помывка личного состава, ежедневная смена нательного белья и одежды. Помню, когда увидел среди свинцовых изделий, предназначенных для сброса, тонкие пластины, дал указания подкладывать их под сидения и класть на пол в вертолетах. Да и сами экипажи в этом отношении всегда проявляли инициативу. В машине у меня постоянно находились ящики с респираторами. Их мы выдавали специалистам из правительственной комиссии, перед тем как поднимать в воздух, поскольку у них с собой не было никаких средств индивидуальной защиты.

Первые четверо суток моего пребывания в районе ЧАЭС пришлось провести без сна. Только на пятые сутки дали немного поспать.

5 мая экипажи, выполнявшие радиационную разведку, сообщили, что величина уровня заражения при подлете к реактору на высоте 200 м находится в пределах 40–60 рентген. Я об этом доложил по инстанции. По приказу командующего войсками округа меня вывели из Чернобыльской зоны. Вот так – ехал в командировку на день-два, а провел там 10 суток. За этот период я уже предостаточно нахватался радиации, получил дозу примерно 605–608 рентген. Да еще потерял около 11 кг веса. Когда 6 мая прибыл в Киев, меня поместили в госпиталь. Проспал без перерыва более суток. Мне стали давать витамины, снотворное и больше ничего. Поэтому через некоторое время надел генеральские брюки, прыгнул через забор и сбежал оттуда. Больше в госпитале не появлялся.

Говоря о воздействии радиации на человека, по своему опыту скажу, что это страшная вещь. Она подавляет иммунную систему, действует на костный мозг. Современная медицина выводить ее из организма пока не может. Мне ученые сказали, что последствия радиационного облучения проявятся у меня через 10–15 лет после чернобыльских событий. И точно, спустя это время они крепко дали о себе знать. Хотя при увольнении в запас в 1998 году врачебно-летная комиссия признала меня годным к летной работе. Из ВВС я так и ушел несписанным летчиком. Сейчас бороться с последствиями радиационного облучения в организме мне помогают нетрадиционные специальные методы. Но это уже тема отдельного разговора.

Из досье «НВО»

Николай Тимофеевич Антошкин родился 19 декабря 1942 года в деревне Кузьминовка Башкирской АССР. Окончил Оренбургское высшее военное авиационное училище летчиков, Военно-воздушную академию им. Гагарина, Военную академию Генерального штаба. Проходил службу в Белорусском, Дальневосточном, Одесском, Киевском, Среднеазиатском, Московском военных округах, в Группе советских войск в Германии и Центральной группе войск (Чехословакия). Прошел практически все ступени командных должностей от летчика (командира экипажа) до заместителя главнокомандующего Военно-воздушными силами РФ. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, «За службу Родине в ВС СССР» II и III степеней, «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени с мечами (за № 1) и многими медалями. Заслуженный военный летчик России. Генерал-полковник запаса.

В настоящее время живет в Москве. С 2002 года является председателем правления «Клуба Героев Советского Союза, Героев Российской Федерации и полных кавалеров ордена Славы г. Москвы и Московской области».

из архива за: 28.04.2006
рубрика: История

.